Дальние пределы человеческой психики

Автор Абрахам Гарольд Маслоу, фрагменты из книги «Дальние пределы человеческой психики». СПб, «Евразия», 1999г.

Слияние действительного и ценностного

с.117-125

Я начну с объяснения того, что я называю высшим переживанием, потому что именно на примере этих переживаний наиболее просто и подробно можно продемонстрировать мой тезис. Понятие «высшее переживание» объединяет в себе лучшие мгновения человеческой жизни, счастливейшие мгновения человеческого бытия, переживания экстаза, увлечения, блаженства, величайшей радости. Я обнаружил, что эти переживания имеют глубокие эстетические основания, такие как творческий экстаз, материнская любовь, совершенные сексуальные переживания, родительская любовь, переживания при родах и многие другие. Я использую словосочетание «высшие переживания» как обобщенное и абстрактное понятие, потому что обнаружил, что все эти экстатические переживания имеют общие характеристики. Можно представить себе обобщенную схему или абстрактную модель, которая описывала бы общие характеристики всех подобных переживаний. Пользуясь этим понятием, мы сможем говорить одновременно обо всех переживаниях подобного рода и о каждом из них в отдельности.

Я получил от своих испытуемых множество описаний высших переживаний и их мировосприятия в такие моменты. Эти описания можно подвергнуть схематизации и обобщению. Это необходимо сделать еще и потому, что кроме схематизации и обобщения я не вижу другой возможности как-то осмыслить и упорядочить многообразие накопленных мною определений и словесных конструктов. Если попытаться сделать выжимку из множества слов и описаний мира, каким он представляется людям в мгновения высших переживаний (а я выслушал около сотни человек), то все это многообразие можно свести к следующим основным характеристикам: правда, красота, цельность, гармония, живость, уникальность, совершенство, нужность и необходимость, завершенность, справедливость, порядок, простота, богатство, спокойствие и вольность, игра, самодостаточность.

Хотя этот список всего лишь выжимка, сделанная одним конкретным исследователем, я не сомневаюсь, что любой другой исследователь задавшись подобной целью, составит примерно такой же список. Я уверен, отличия будут крайне незначительными и касаться они будут лишь подбора более подходящих синонимов к тем же понятиям.

Эти понятия очень абстрактны. Да и как иначе? Ведь каждое из них объединяете себе несколько сторон очень разных по происхождению и проявлениям переживаний. Само величие и широта охватываемого явления неизбежно предполагают общий характер и абстрактность обозначающего его слова.

Это нюансы мировосприятия в моменты высших переживаний. Здесь могут быть отличия только в степени выраженности, яркости того или иного впечатления. Иногда люди в первую очередь постигают правдивость и истинность мира, а иногда - красоту.

Я хочу подчеркнуть, что этими понятиями обозначены характеристики мира. Это описания мира, отчеты о его восприятии, свидетельства о том, каким он представляется людям в лучшие моменты их жизни, и даже о том, что он представляет из себя на самом деле. По сути, эти описания сродни репортажу журналиста, ставшего свидетелем некого события, или отчету ученого, столкнувшегося с любопытными на его взгляд фактами. Это не описания идеального мира и не проекции желаний исследователя. Это не иллюзии и не галлюцинации - нельзя сказать, что человек, настигнутый высшим переживанием, испытывает эмоциональный катаклизм, выключающий его когнитивные способности. Напротив, высшие переживания обычно оцениваются людьми как моменты просветления, мгновения постижения истинных и подлинных характеристик реальности, прежде недоступных пониманию.

Есть одна очень старая проблема - проблема соотношения истины и откровения. Религия, как общественный институт, выросла на том, что отказывалась признавать существование этой проблемы, но нас не должна сбивать с толку и завораживать убежденность мистиков в абсолютной истинности их мироощущения, данного им в откровении. Да, это своего рода постижение истины для них. Но и многим из нас знакомо это чувство искренней убежденности в том, что перед нами открывается истина, когда нас настигают мгновения откровений. Однако человек три тысячи лет пишет свою историю и за это время уже успел понять, что одной убежденности в истине недостаточно, необходимо некое внешнее подтверждение этой истины. Должна быть какая-то методика верификации, некий прагматический тест, некая мерка; мы должны подходить к этим откровениям с некоторой долей осторожности, хладнокровия и сдержанности. Слишком многие духовидцы, провидцы и пророки чувствовали абсолютную убежденность и заражали ею окружающих, но впоследствии бывали посрамлены. В известной степени это разочарование - разочарование в личных откровениях способствовало рождению науки. С тех пор и по сегодняшний день официальная, классическая наука отметает откровение и озарение, как не заслуживающие доверия.

Сейчас мы приступим к подъему на самую вершину - мы примемся за составление перечня характеристик реальности, светлых черт того мира, что видится людям в мгновения высших переживаний, и докажем, что они совпадают с тем, что принято называть вечными ценностями или вечными истинами. Мы увидим царство старого, доброго триединства, правды, красоты и добродетели. То есть, перечень описанных характеристик мира, являющегося взору человека в такие мгновения, одновременно является и перечнем ценностей. Эти характеристики испокон веков высоко ценимы великими религиозными мыслителями и философами, и список этот почти полностью совпадает с теми вещами и явлениями, что у наиболее серьезных мыслителей человечества заслуживало звания главного или высшего смысла жизни.

Хочу повторить, что мой тезис формулируется в терминах науки, которую я определяю как популярную. Любой человек может попытаться переформулировать его, проверить его для себя; любой может проделать то же, что проделал я; может, если пожелает, столь же объективно, как это делал я, записать на магнитофон все, что ответят ему его испытуемые, и затем обнародовать эти ответы. То, что я изложу ниже - не схоластика.

Мои опыты можно повторить, подтвердить или опровергнуть, мои выводы, если угодно, поддаются даже количественной оценке. Они окончательны и надежны именно в том смысле, что, если взяться повторить эксперимент, то мы получим те же самые результаты. Даже с точки зрения ортодоксальной, позитивистской науки девятнадцатого столетия мои выводы нельзя считать ненаучными. Мои выводы - это когнитивное заявление, это описание объективной реальности, характеристик космоса, мира, существующего независимо от воли и пристрастий человека, который только сообщает о нем и только описывает его, это сухой перечень того, каким видится мир человеку. Эти данные можно обрабатывать традиционными научными методами, устанавливая меру их точности или неточности.

Однако это же описание мироощущения одновременно выступает и как оценочное описание. Перед нами предстают ценности, способные воодушевить человека, вещи, за которые человек готов пойти на смерть, терпеть боль, страдания и лишения. Их можно назвать «высшими» ценностями потому, что они, как правило, открываются лучшим людям, в лучшие моменты их жизни, при самых благоприятных условиях. Мы оказываемся в понятийной среде высшей, более совершенной, более одухотворенной жизни, и хочется сразу добавить, что погружение в эту среду должно стать и главной целью психотерапии, и конечной целью образования, образования в самом широком понимании этого слова. Именно в этой атмосфере зарождаются качества, так восхищающие нас в великих людях, качества, которые были присущи нашим героям, нашим святым, которые приписывают даже нашим богам.

Таким образом, когнитивный процесс становится одновременно и процессом определения ценностей. То, что существует, принимает свойства должного. Факты становятся оценками. Реальный мир, увиденный и понятый, превращается в мир ценимый и желанный. Мир, который «есть», становится миром, который «должен быть». То есть, говоря другими словами, действительное сливается с ценностным.

Мы уже знаем, что для того, чтобы человек понял, как ему следует поступать, он прежде должен понять, кто он такой, что он из себя представляет. Прямая дорога к главным нравственным и ценностным решениям, к верному самоопределению, к «правильности» идет через самого человека, через познание им своей природы, своих особенностей, через открытие им правды о самом себе. Чем глубже он познает свою природу, желания своего внутреннего «Я», свой темперамент, свою конституцию, свои потребности и устремления, чем отчетливее он осознает, что на самом деле доставляет ему радость, тем легче, естественнее, автоматичнее, эпифеноменальнее будет решена им проблема ценностного выбора. (Это не мое наблюдение, это одно из величайших открытий фрейдизма, незаслуженно обойденное вниманием.) Если человек познает, что именно согласуется с его природой, что приемлемо для нее и что нужно ей, то многие проблемы просто отпадут сами собой, а решение остальных не составит труда.

Нельзя сказать, что познание своей идентичности, достижение аутентичности, полная самореализация автоматически избавляют человека от всех этических проблем. Когда отпадут псевдопроблемы, четче проступят реальные. Но, без сомнения, человек, ясно осознающий себя, легче решит и их. Честность перед собой, ясное понимание собственной природы служат необходимыми предпосылками естественности морального выбора. Я ни в коем случае не беру на себя смелость утверждать, что для этого достаточно просто стать аутентичным или хорошо познать себя. Зачастую одной аутентичности недостаточно - она выступает в качестве необходимого, но отнюдь не достаточного условия. Я пока не оставляю в стороне несомненное обучающее воздействие психотерапии, когда терапевт становится для своего пациента примером для подражания, когда пациент невольно принимает систему ценностей терапевта. Хочу сконцентрироваться на основных вопросах: Что главное для человека? Что второстепенное? Что нужно развивать? Что нужно минимизировать? К чему должна стремиться психотерапия? Просто помогать человеку обнаруживать правду о нем самом, то есть к чистому самопознанию, или ставить перед собой более прагматические цели? Попутно замечу, что если мы не хотим навязывать или внушать пациенту свое мировосприятие и свою систему ценностей, мы можем воспользоваться как уроками отчужденности психотерапевта от пациента, преподанными Фрейдом, так и методом «спора о главном» экзистенциальной психотерапии.

(Не стоит забывать, что познание природы одного человека одновременно приближает нас к познанию человеческой природы в целом.)

Таким образом, мы помогаем человеку обрести его «должно» при помощи того, что «есть». Познание своей глубинной сущности это одновременно и постижение фактов, и постижение ценностей. Такого рода ценностный поиск, хотя он основывается на сборе данных, фактов, информации, то есть на поиске истины, находится непосредственно под юрисдикцией науки. Что касается психоанализа, как и всех прочих, не посягающих на целостность человека, а только раскрывающих его сущность, невмешательных, даосистичных методов терапии, то одинаково справедливо будет сказать, что они с одной стороны являются научными методами, а с другой, способами постижения смысла жизни; терапия такого рода - это всегда нравственный поиск, даже поиск божественного в естественнонаучном смысле.

Заметьте, во всех этих методах терапевтический процесс и цель терапии (еще один обычный контраст между тем, что «есть» и что «должно быть») неотделимы друг от друга. Попытки развести эти две стороны одного явления выглядели бы нелепо, если бы не грозили трагичным исходом. В данном случае ближайшая цель терапии и сам процесс терапии это поиск того, что представляет из себя человек. Вы хотите понять, каким вам следует быть? Тогда поймите, что вы представляете из себя! «Обрети себя»! Взявшись описать, каким должен стать человек, мы невольно опишем, какой он есть в своей природе.

Здесь «ценность» понимается как телос (эзотерический смысл понятия), как желанная цель, как реально существующая конечная станция, земля обетованная. Истинное «Я», к которому стремится человек, уже существует, и следы его присутствия зримы, так же как в истинном обучении главное - не диплом, вручаемый в конце четырехлетнего пути, а сам этот путь - мгновение за мгновением, посвященные учению, познанию, размышлению. Так же и рай - не небесные врата, в которые праведник вступает после смерти, освободившись от бремени жизни, но сама жизнь. Рай уже здесь, он окружает нас.

Бытие и Становление существуют бок о бок, одновременно, в каждом текущем моменте. Так, путешествие будет в радость только тогда, если не вспоминать ежеминутно, как далек пункт назначения. Слишком поздно ко многим из нас приходит понимание, что выход на пенсию, мнившийся благостным отдыхом от трудов - не такое уж счастье, а вместе с пониманием приходит и чувство горечи от того, что так мало радовались мы своей работе и своей молодости.

Смиренность или готовность принять

Есть еще один способ сблизить действительное и ценностное, и этот способ - смирение. В этом случае человек добивается согласия с собой, слияния действительного и желанного не стремлением улучшить существующее положение вещей, не исправлением того, что «есть», а снижая планку «должного», перераспределяя свои ожидания на более достижимые вещи, надеясь только на то, что реально осуществимо, что уже почти стало реальностью.

Можно проиллюстрировать это примерами из терапевтической практики, когда человек, вступив на путь постижения своего глубинного «Я», ощущает конфликт между той правдой, которую он узнал о себе, и теми завышенными, идеальными требованиями, которые он предъявлял к себе. Его представление о себе как об отважном мужчине, или как о прекрасной матери, или как о рассудительном и рациональном человеке рассыпается в прах, едва только он обнаруживает в себе намек на трусость, зависть, враждебность или эгоизм.

Очень часто подобное осознание вызывает тяжелые переживания, нередко депрессию. Человек остро ощущает свою греховность, порочность или никчемность. Ему кажется, что его сущность невыносимо далека от его представлений.

Характерно, что успех терапии в таком случае возможен только на пути смирения. Сначала на смену невыносимому самоуничижению приходит отрицание открывшейся правды. Однако затем закрадывается такая мысль: «В конце концов, все это не так уж и страшно. Не так уж это дико и кощунственно, что иногда мать может возненавидеть своего ребенка». А иногда человек оказывается в состоянии достичь абсолютного, любящего смирения перед истинно человеческим; познавая свои слабости, он в конце концов понимает, что может даже приветствовать их, радоваться им, любить их. Женщина, которая испытывала страх перед мужским началом, которую пугали любые проявления маскулинности, в конце концов начинает радоваться ей, преисполняется благоговейного, почти религиозного трепета перед мужской силой. То, что поначалу представлялось ей дурным и порочным, перевоплощается в достойное восхищения и удивления. Таким образом, просто иначе поняв маскулинность, она уже иначе смотрит на своего мужа, она в состоянии увидеть его соответствующим ее идеальному представлению о мужчине.

Каждый может почувствовать нечто подобное, по-новому взглянув на своих детей. Попробуйте на некоторое время забыть, что вы должны их опекать, указывать, как им поступать и какими они должны быть, попытайтесь отрешиться от привычной взыскательности к ним. Если у вас получится это, хотя бы на несколько мгновений, тогда вы сможете увидеть их совсем иными, совершенными, мучительно прекрасными, замечательными, чудесными.

Комментарии к работе «Religions, Values, and Peak Experiences»

С тех пор как книга «Religions, Values, and Peak Experiences» впервые вышла в свет, в мире многое изменилось, история преподала нам множество новых уроков. Некоторые из них крайне назидательны и дополняют основные выводы, к которым я пришел ранее. Вернее было бы сказать, что история предостерегает нас от чрезмерно широкого, опасного или, наоборот, одностороннего следования теоретическим выводам этой работы. Может быть, это плата, которую вынуждены платить мыслители за стремление к холизму, цельности и всеобъемлемости. В конце концов это служит лишним доказательством моей убежденности в том, что люди в большинстве своем все еще склонны мыслить атомистически, в терминах «или/или», «черное или белое», «все или ничего», в терминах раздельности и взаимоисключаемости. В качестве примера можно вспомнить историю о женщине, которая подарила сыну на день рождения два галстука. Сын сразу же, чтобы порадовать ее, повязывает один из них себе на шею. На что мать, погрустнев, спрашивает его: «А что же другой? Он тебе не понравился?»

Или взглянем на эту же проблему - проблему поляризации и дихотомизации - через призму религиозности. Я заметил, что в рамках единого Религиозного института зачастую развиваются два самостоятельных крыла Религиозности: «мистическое», индивидуальное, с одной стороны, и догматическое, общее, с другой. Истинно верующий человек легко и бессознательно интегрирует в своей вере обе эти тенденции. Внешние проявления Религиозности, ритуалы, церемонии, язык, на которых он был воспитан, связаны для него с личным опытом, наполнены символическим смыслом, архетипичны и унитивны. Такой человек внешне, в поведении, в исполнении обрядов ничем не отличается от своих единоверцев, но его вера ни в коем случае не сводится только к внешней ритуальности, как это бывает у многих верующих. Большинство верующих не имеют религиозных переживаний как таковых, они не осознают их необходимость для истинной веры, для них религия лишь набор привычек, поведенческих стереотипов, словесных штампов, которые в крайних проявлениях отрешенности формы от содержания становятся абсолютно догматическими, бюрократическими и конвенциональными, а по сути бессмысленными и даже антирелигиозными. Такие люди давно забыли, что такое мистическое переживание, растеряли навыки прозрений и озарений; харизматический пророк, стоявший у истоков религии, стал для них некой абстракцией. Религиозные институты со всеми своими храмами и ритуалами в конце концов становятся главными противниками истинно религиозных переживаний и истинно верующих людей.

Но с другой стороны, и представителей мистического крыла (людей, имеющих опыт религиозных переживаний) также подстерегают ловушки, пока недостаточно подробно описанные. Если аполлинический тип верующего человека может дойти до полной редукции веры, свести свою религиозность к чисто поведенческим актам, то мистический тип подвержен противоположной опасности - опасности редуцировать религиозность до абсолютной субъективности. Познав радость, восторг и экстаз в высших переживаниях, он может впасть в искушение искать только их, ценить только их, как единственные или по меньшей мере высочайшие блага жизни, отвергая все иные критерии верного и неверного. Сконцентрировав все свое внимание, ограничив все свои интересы на этих чудесных переживаниях, на восхитительном субъективном опыте, он рискует утратить связь с единоверцами, с религией и реальностью и целиком погрузиться в поиск триггеров высших переживаний, причем любых триггеров. Он уже не согласится лишь время от времени погружаться в самосозерцание и размышления, он страстно возжелает единственно важной для него цели - достижения высших состояний сознания; ради этого он с легкостью превратится в законченного эгоиста, ищущего личного спасения, пытающегося пролезть на «небеса» раньше других, возможно, даже используя других в качестве триггера. От подобного эгоизма один шаг до греха, хоть в религиозном, хоть в житейском смысле. Оглядываясь на историю мистицизма, я могу заявить, что подобные устремления приводили к пороку, полной утрате сострадания к людям, а в крайних случаях даже к садизму.

В истории мистицизма несложно найти примеры другого искуса, подстерегающего описанного нами любителя высших переживаний. Он заключается в том, что, однажды пережив состояние экстаза, мистик вынужден будет в следующих случаях искать все более сильный триггер. То есть, чтобы вновь вызвать высшее переживание, каждый раз будет требоваться все более и более сильный толчок к нему. Высшее переживание, ставшее единственной ценностью в жизни, когда становится важным количество этих переживаний, делает человека агрессивным, активным в достижении, жаждущим и страждущим, готовым бороться за них, неразборчивым в средствах. Постепенно высшее переживание теряет свойства облагораживающего опыта, становится проявлением и источником магического, тайного, оккультного, эзотерического знания, неким экзотическим культовым ритуалом, опасным для человека, потому что требует от него все больших и больших усилий и борьбы. Здоровая открытость мистическому, реалистическое, смиренное постижение, о котором мы так мало знаем, скромное и благодарное принятие благоволения судьбы или просто удачи - все это уступает место иррациональному, антиэмпирическому, антинаучному, антивербальному, антиконцептуальному отношению. Высшее переживание понимается как лучший или даже единственный путь к знанию, и потому всякая проверка и подтверждение истинности открывшегося знания отбрасывается как ненужная.

Отметается, как унижающая высшее переживание, очевидная возможность того, что внутренний голос или голос «откровения» может быть ложным, не принимаются в расчет ясные и недвусмысленные уроки истории, и человек утрачивает способность определить меру истинности открывшегося ему, различить, голос добра обращался к нему или голос зла. (Эта проблема описана Джорджем Бернардом Шоу). Спонтанность (импульсы, идущие от лучшей части нашего «Я») становится неотличимой от импульсивности (от импульсов, идущих от больной части нашего «Я»), и уже невозможно определить, где спонтанность, а где импульсивность.

Нетерпеливость (особенно нетерпеливость юных) заставляет искать простых дорог к высшему, и то, что могло быть лекарством при разумном употреблении, становится отравой. Ценным становится сам инсайт, само прозрение, а терпеливое и дисциплинированное осмысление его откладывается на потом или начинает казаться ненужным. Радость уже не «настигает» человека, он «приобретает» ее, уплачивая заведомо известную цену; такое счастье - запланированное, просчитанное, купленное и приспособленное к работе - превращается в товар. Так обесцениваются любовь и секс, и вместо того, чтобы быть способом постижения сакрального, обрастают технологией, измеряются количеством семяизвержений. «Техники секса» становятся все более экзотическими, требуют все большего хитроумия и изощренности, пока изощренность не становится необходимой, пока не приходят пресыщение и импотенция.

Поиск неведомого, необычного, диковинного, экзотического принимает формы скитальничества, отшельничества, «паломничества в страну Востока», путешествия в другую страну или в другую религию. Великий урок, преподанный нам истинными мистиками и дзэнскими монахами, усвоенный гуманистической и трансперсональной психологией, урок, состоящий в том, что сакральное содержится в самых обыденных вещах и явлениях, что человек может обнаружить его в повседневном, общаясь с соседями, друзьями, женой и детьми, что для этого совсем ни к чему отправляться в дальние страны, а нужно лишь оглядеть пристальным взором свой двор, этот урок, к сожалению, забыт почти совсем.

Человечество сделало огромный шаг вперед, когда перестало считать священнослужителей единственными провидцами сакрального, когда иные мистики устремились к высшему. Но самая благая интуиция, ведущая человека к высшему, направит его по неверному или даже дурному пути, если она искажена дихотомизацией и значение ее переоценено. Никакая интуиция не заменит человеку руководителя, учителя, мудреца, терапевта, наставника, старшего, помощника, способного направить по дороге самоактуализации и Бытия. Здесь мне видится большая опасность и помеха.

Если сформулировать мою мысль более четко, можно сказать, что здоровый аполлинизм (что означает интеграцию со здоровым дионисизмом) может принять преувеличенные, дихотомизированные, патологические, компульсивно-обсессивные формы. Но также и здоровый дионисизм (подразумевающий интеграцию со здоровым аполлинизмом) в крайнем выражении может принять патологические, истерические формы.

В свете этого становится понятно, почему я стал приверженцем всеобъемлющего холизма и холистического образа мышления. Чувственное, основанное на переживании познание должно стать полноправным предметом исследования и источником реальности психологии и философии, но не только для того, чтобы быть противопоставленным абсолютной, трудно постижимой абстракции «научного», априорного знания и надуманным, пустым понятиям, нам предстоит еще и интегрировать чувственное с абстрактным и вербальным, то есть мы должны будем выработать «концепции, основанные на чувственном переживании» и «понятия, пережитые человеком», прийти к рациональности истинной, внутренне обоснованной, отказаться от рациональности априорно научной, которую мы всегда принимаем за «настоящую» рациональность.

Тоже самое можно сказать об экспериментализме и социальном реформаторстве. Ограниченные люди зачастую противопоставляют их, рассматривают как взаимоисключающие вещи. История, как и наша современность, дает нам немало примеров тому. И все-таки это ошибка, огромная атомистическая ошибка, прекрасный образчик дихотомизации и патологазации, свидетельствующий об общественной и личностной незрелости. По опыту мы знаем, что из самоактуализированных людей, из людей, умеющих чувствовать, сочувствовать и сострадать, вышли самые великие социальные реформаторы, самые эффективные борцы с несправедливостью, неравенством, рабством, жестокостью, эксплуатацией (как и лучшие борцы за совершенство, эффективность, справедливость). С каждым днем становится все очевиднее, что «помочь человечеству» могут лишь вочеловеченные люди. Подобную интеграцию самосовершенствования и социального энтузиазма, идею о том, что для помощи человечеству нужно в первую очередь самому стать лучше, я назвал бы путем Бодхисаттвы. Она столь же верна, как и противоположная идея, что самосовершенствование - ничто без стремления улучшить человечество, помочь ему. Человек должен делать и то и другое одновременно, а вопрос: «С чего начать?», мы оставим атомистам.

В связи с этим мне хотелось бы вспомнить о том, что я писал в предисловии к исправленному изданию моей книги. Там я доказывал, что эмоциональная пристрастность не противоречит научной объективности, что они способны к интеграции, результатом которой становится высшая форма объективности, даоистичная объективность.

Все это позволяет нам утверждать, что религиозность, религиозность с маленькой буквы, на высших уровнях личностного развития не обязательно вступает в противоречие с рациональностью, с наукой, с социальным состраданием. Что в принципе здоровое животное начало человека, материальное и эгоистичное естественно интегрируются с истинно трансцендентным, духовным и аксиологическим.

Я начинаю думать, что в книге я слишком увлекся восхвалением индивидуума и порицанием групп, организаций и сообществ. В последние шесть-семь лет стало более очевидно, что организация по сути своей не обязательно стремится к иерархии доминантного типа и бюрократизации. Стали известны гуманистически устроенные сообщества, сообщества, стремящиеся к удовлетворению потребностей своих членов, такие как производства, устроенные согласно теории Игрек и иных новейших теорий менеджмента, стремительно аккумулирующих опыт тренинговых групп, групп встреч и групп личностного роста, такие как Синанон и израильские киббутцы. (Смотри мой список «Первые ростки Евпсихеи», приложение к исправленному изданию).

Сегодня я более уверенно, чем когда-либо раньше, могу заявить, что базовые потребности человека могут быть удовлетворены только другими людьми, только при помощи других людей, только в обществе других людей. Потребность быть частью общества (потребность в принадлежности, в контактах, в объединении) уже сама по себе является базовой потребностью. Одиночество, изоляция, остракизм, отвержение группой не просто неприятны человеку, но оказывают патогенное влияние. Давно известен и, насколько я знаю, никем не оспаривается тот факт, что вочеловеченность и принадлежность к виду присущи младенцу только в потенции, что лишь социум способен актуализировать эти потенции.

Я исследовал вопрос, почему многие из утопий терпят крах, и это научило меня формулировать самые главные вопросы, относящиеся к сущности человеческого, таким образом, чтобы получить на них конкретный и подлежащий проверке ответ - «Насколько хорошим может быть общество, согласующееся с человеческой природой?» и «Насколько хорошей может стать человеческая природа в существующем обществе?»

Я счел возможным и полезным отнести к разряду высших переживаний, кроме трагических переживаний, психоделических состояний пациентов Грофа (40), переживаний людей, перенесших клиническую смерть, видений после хирургических операций и т. п., также и плато-познание. Я называю так спокойное и умиротворенное состояние, вызываемое встречей с высшими ценностями, благоговейную, трепетную и унитивную реакцию на них, в отличие от взрыва эмоций и бурной работы вегетативной нервной системы при высшем переживании. Как мне представляется, высшее плато-познание всегда содержит в себе поэтический и познавательный компонент, чего нельзя сказать с полной уверенностью о высших переживаниях, порой ограниченных рамками сугубо эмоционального познания.

Плато-познание гораздо в большей степени подвластно человеку, чем высшее переживание. Человек в состоянии научиться самостоятельно определять меру унитивности своего восприятия. Он может по своему произволу погрузиться в созерцательное состояние, может позволить себе трепет и преклонение, благословить себя на умиротворенное познание, которое при этом все же останется ненасильственным и вольным.

Человек, переживающий высшее переживание, ощущает себя застигнутым врасплох, он едва верит своим чувствам, потрясен до экстаза впервые открывшимся ему. В какой-то из своих работ я писал, что тело и нервная система пожилого человека могут не перенести потрясения, вызванного высшим переживанием. Могу добавить к этому, что зрелый, пожилой человек во многом утрачивает способность к переживанию новизны, восторга откровения, изумленной смятенности.

Высшее переживание и плато-познание по-разному соотносятся со смертью. Высшее переживание зачастую воспринимается человеком как в некотором смысле «смерть» или возрождение. Плато-познание не столь экстатично, оно сродни тихой радости и счастью, вроде тихой радости матери, часами с удовлетворением и удивлением наблюдающей за играющим малышом, погруженной в мечты и не решающейся до конца поверить своему счастью. Она переживает это состояние как приятное постижение истины, как опыт, которому не будет конца, здесь нет всплеска эмоций, завершающегося изнеможением.

Людям старым, примирившимся с неизбежностью смерти, в отличие от молодых, близка и понятна светлая печаль, охватывающая их, когда они сопоставляют собственную смертность, краткосрочность своего пребывания на земле с вечными качествами того, что вызывает переживание. Такое сопоставление, такой контраст придает особую, мучительную ценность любому наблюдению и переживанию. «Меня скоро не станет, а эти волны будут вечно набегать на песок. И все же я могу смотреть на них, слушать их шум, и радоваться. Мне повезло, и я благодарен судьбе за это».

Сегодня особенно важно было бы осознать, что на уровень плато-познания можно взобраться, что оно достижимо, хотя дорога к нему длинна и трудна. К плато-познанию можно стремиться. Но я не знаю других путей к нему, кроме обретения зрелости, накопления опыта чувств, кроме трудных уроков школы жизни. На все это требуется время. Конечно, можно постичь высшее в краткий миг озарения, и это в конце концов доступно каждому человеку. Но это совсем не то, что