70 лет рабства

Генриетта Лакс скончалась 4 октября 1951 года от опухоли шейки матки. 4 октября 2021 года ее внуки подали в суд на фармкомпанию, которая продает клетки этой опухоли — культуру HeLa. Рассказываем, как сложилась их жизнь после смерти хозяйки, где они успели побывать, кого убить — а кого спасти.

Журналисты на 23 процента реже пишут о статьях, в заголовках которых фигурируют мыши, — подобные исследования, мол, не так важны и серьезны, как эксперименты с людьми. Но попробуйте только представить себе мир, в котором лабораторных мышей не существует. Каждый эксперимент в таком мире длится не дольше пары лет (мышиная жизнь коротка), а о репрезентативных выборках и речи не идет: подопытными становятся ровно те мыши которых экспериментатору удалось поймать в ближайшем подвале — молодые и старые, больные и здоровые.

Именно так обстояли дела в биотехнологиях до 1951 года.

Большинство клеток человека просто отказывались размножаться в неволе: в лучшем случае они выживали при переезде на чашку Петри — но там уже постепенно умирали. Единственные клетки, которые хоть как-то приспособились к жизни в лаборатории, были эмбриональными, их получали из тканей мертворожденных детей или зародышей после аборта. Они, по крайней мере, умирали не сразу, и вирусологи выращивали в них человеческие полиовирусы.

Но любые клетки — что взрослые, что зародышевые — приходилось каждый раз ловить и одомашнивать заново. Каждая лаборатория держала свое немногочисленное клеточное стадо и не рисковала делиться им с коллегами. А без общего стандарта невозможно воспроизводить чужие результаты, и уж тем более объединять усилия — например, для поиска новых лекарств.

Что именно не устраивало человеческие клетки в культуре, толком никто не понимал. Это сейчас у нас есть инструкции о том, как заботиться о каждом типе ткани: чем кормить (сахар, сыворотка крови, незаменимые аминокислоты, гормоны, витамины, антибиотики), куда поселить (температура, влажность, кислород в воздухе), на что сажать (стекло, пластик, биополимерные подложки), когда менять жидкость и как часто пересаживать с чашки на чашку. Сто лет назад гистологи тыкались наугад, пытаясь подобрать сколько-нибудь приемлемые для клеток условия, — но за первые полвека в этом так и не преуспели.

Чтобы освоить искусство культивирования, нужно было найти неприхотливые клетки, которые согласятся терпеть дискомфорт и эксперименты над собой. Лучше всего на эту роль подходили клетки опухолей: они гораздо менее привередливы, чем обычные и неохотно умирают — что позволяет им выигрывать конкуренцию внутри человеческих тканей. Одомашнить опухоль ученые пытались еще с 1910-х годов. Но первым этого добился биолог из больницы Джонса Хопкинса. Его звали Джордж Гай.

Как приручить клетку

Гай оказался в этой роли не случайно. Как пишет журналистка Ребекка Склут в книге «Бессмертная жизнь Генриетты Лакс», ученый хотел найти лекарство от рака и потому несколько десятилетий потратил на то, чтобы научиться выращивать опухолевые клетки в культуре. Его лаборантка кормила их свежей кровью (за которой приходилось ездить то на скотобойню, то в роддом). Его жена, бывшая хирургическая медсестра, вымуштровала сотрудников дезинфицировать все поверхности в лаборатории. А сам Гай из подручных средств построил для клеток вращающийся инкубатор: чем-то похожий на бетономешалку, он делал буквально пару оборотов в час — и, по замыслу создателя, должен был имитировать медленный ток крови в человеческой ткани.

Но клетки все равно умирали. Какие-то перегревались, какие-то не могли смириться с лабораторной диетой, а какие-то вытесняли из культуры залетные бактерии. Некоторые клетки, правда, умудрялись удержаться на плаву (в буквальном смысле слова — они росли не на подложке, а в растворе): культура-рекордсмен прожила в лаборатории Гая около пяти лет. Правда, в ней не осталось тех клеток, которые он, собственно, пытался вырастить — они умерли еще в самом начале эксперимента от перегрева, уступив дорогу своим соседям по ткани.

В начале 1950-х Гай полностью переключился на рак шейки матки: коллега по больнице хотел проверить одну свою гипотезу в отношении этой опухоли и потому начал снабжать Гая образцами ткани от всех своих пациенток. 8 февраля 1951 года он передал образец, извлеченный из тела молодой афроамериканки Генриетты Лакс. Пробирку, как это было тогда принято, подписали по первым буквами имени: HeLa.

Через несколько дней лаборантка Гая заметила, что клеток в пробирке стало вдвое больше. Потом еще больше, и еще. Впервые опухолевые клетки не только не умерли — они оказались чистой культурой без примесей и делились каждые сутки. HeLa не перестали расти ни через месяц, ни через два. Они еще далеко не побили рекорд предыдущей опухолевой культуры, но Гай уже догадался, что к нему в руки попал уникальный объект, — и назвал их бессмертными.